Каждый еврей, приехавший в Краков и интересующийся историей своего народа, просто обязан посетить район Подгуже - бывшее еврейское гетто. Безусловно, это будет не увеселительная прогулка и не приятное знакомство с историческими достопримечательностями. В отличие от еврейских гетто в Венеции или Жироне, краковское не может похвастаться ни сохранившимися с незапамятных времен старинными зданиями, ни таинственными двориками, якобы по сей день скрывающими древние клады, ни узкими мощеными выщербленной брусчаткой улочками. Этот район нельзя представить декорациями средневековых трагедий. Подгуже был создан с единственной целью - послужить декорацией для величайшей трагедии еврейского народа. И, увы, миссию свою выполнил…
Выйдя из Казимежа - уютного еврейского квартала со множеством магазинчиков, кафе и галерей – и перейдя на другой берег реки Вислы, я окунулась в гнетущую атмосферу оскароносных фильмов «Список Шиндлера» и «Пианист» (многие сцены из которых снимались именно здесь). Большинство зданий не изменились за прошедшие с момента окончания войны годы. В основном это двух- и трехэтажные каменные или кирпичные строения, когда-то имевшие более-менее респектабельный вид, некую декоративную отделку цокольных этажей и парадных. Сейчас они смотрятся буквально больными, облупившаяся штукатурка на стенах, как лишаи. Окна выглядят пустыми глазницами. Во дворах мусор и покосившиеся сарайчики со съехавшими крышами… Странно видеть в некоторых домах современные пластиковые окна и спутниковые антенны.
На некоторых зданиях размещены мемориальные таблички, рассказывающие о том, что здесь располагалось во время фашистской оккупации.
Немцы вошли в Краков в первую неделю октября 1939 года. Сразу же началось разграбление имущества евреев. Многих хватали и принуждали к труду на благо рейха. С 1 декабря 1939 года все евреи в возрасте от 12 лет обязаны были носить на правой руке белую повязку со звездой Давида.
Решение о создании гетто было вынесено 3 марта 1941 года, а к 30 марта все евреи Кракова обязаны были переехать в трущобы отделенного от города рекой беднейшего квартала Подгуже. Это переселение означало конец еврейского городка Казимеж.
Целью создания гетто было разделение на пригодных к работе и тех, кто впоследствии подлежал уничтожению.
Из примерно 68 тысяч иудеев, проживавших в Кракове до оккупации, в гетто оказалось 15 тысяч. Остальные либо сами заблаговременно покинули город, либо были убиты. Территория гетто состояла из 15 улиц с 320 домами. В каждой квартире ютилось по четыре еврейские семьи. Некоторые, кому не досталось крыши над головой, вынуждены были жить на улице.
В таких антисанитарных условиях начались болезни и эпидемии. Благодаря единственной на территории гетто аптеке «Под орлом» (здание, в котором она находилась, превращено в музей), принадлежавшей польскому фармацевту Тадеушу Панкевичу, жители могли приобрести хоть какие-то медикаменты и продлить свою жизнь. В знак признания заслуг по спасению евреев Тадеуш Панкевич получил титул «праведника мира» от администрации мемориального комплекса в Иерусалиме Яд-ва-Шем.
Гетто окружали стены, возведенные по приказу нацистов руками евреев-каменщиков. Причем строились эти стены в форме еврейских надгробий, что придавало особо зловещий вид и без того страшному месту.(Фрагменты этих стен можно увидеть и сегодня).Все окна и двери, выходившие на «арийскую» сторону, были заложены кирпичами. Попасть в гетто можно было только через четыре строго охраняемые входа.
20 июня 1942 года территорию гетто сократили наполовину. Фашисты проводили жестокую селекцию, оставляя только тех, кто владел нужными для Германии специальностями. Остальных же, включая членов семей выбранных рабочих, передавали для депортации или убивали. Так были расстреляны пациенты еврейской больницы, обитатели дома престарелых и дети из интерната.
13-14 марта 1943 года немцы ликвидировали гетто. Большинство узников были депортированы в лагерь Плашов, созданный на руинах еврейского кладбища в Кракове, меньшая часть отправлена в другие лагеря. Пожилые люди, больные, дети и их родители, отказывающиеся расставаться с детьми, были либо убиты на территории гетто, либо депортированы в Освенцим.
В память о жертвах Холокоста на площади Краковского гетто находится один из самых лаконичных и в то же время сильных по своему воздействию на зрителя мемориалов. По периметру и на самой площади установлено несколько десятков металлических стульев. Они напоминают нам о том, как в период депортации евреев в концентрационные лагеря фашисты выносили из домов и складывали здесь всю мебель, чтоб никто не мог спрятать в оставляемом жилище младенца. Большая часть узников гетто перед своей последней дорогой проходила это место, именно на этой площади их собирали нацисты.
Может, это прозвучит несколько пафосно, но, стоя среди оставленных своими хозяевами металлических стульев, я буквально слышала плач и стоны обреченных людей. Энергетика места такова, что скорбь и боль за своих соплеменников сжимает сердце.
Еще один впечатляющий и очень популярный среди посетителей Кракова памятник жертвам Холокоста находится в километре от района Подгуже. Это фабрика всемирно известного Оскара Шиндлера, превращенная в музей.
Оскар Шиндлер – германский промышленник, набиравший в гетто рабочих для своей фабрики эмалированной посуды. Став свидетелем жестокой депортации евреев в Плашов, Шиндлер проникся сочувствием и симпатией к узникам. Он приложил огромные усилия для спасения заключенных в лагере. Несмотря на это, 300 рабочих были отправлены в Аушвиц, и лишь его личное вмешательство спасло людей от гибели. Шиндлер вывез из Плашова 1100 евреев в построенный на его деньги лагерь в Бринлитце, чем спас их от уничтожения в Аушвитце. В 1944-1945 годы Шиндлер вывозил группами по 300-500 узников Аушвица в небольшие лагеря в Моравию, где они работали на текстильных фабриках. Также ему удалось спасти 30 человек из Гросс-Розена и 11 беглецов с поездов смерти. В 1945 году спас 120 евреев из Голечува, среди которых оказались его рабочие из Плашова и маленькие дети, над которыми проводились медицинские эксперименты под руководством доктора Менгеле.
Оскар Шиндлер спас от гибели в газовых камерах больше людей, чем кто-либо за всю историю войны.
Сегодня к дверям бывшей фабрики «Эмалия» почти всегда стоит очередь из желающих попасть в музей. Здесь детально представлена жизнь евреев в период оккупации 1939-1945 годов. Начинается экспозиция с предметов мирной довоенной жизни. На дворе 6 августа 1939 года, в Кракове проходит ежегодный парад, люди развлекаются в кино, делают памятные снимки в фотоателье. Я перенеслась в то далекое, пока еще спокойное, время: заглянула в комнаты обычного небогатого дома, осмотрела классы ешивы… До начала оккупации оставалось совсем немного времени.
В музее представлены документы о переименовании главной площади Кракова в честь годовщины оккупации, а также фотографии того периода. Здесь же представлены различные виды оружия нацистов.
Оригинально сделан вагончик трамвая, глядя в окно которого, если войти внутрь, можно наблюдать хронику тех лет.
В музее воссозданы зловещие стены гетто в виде могильных плит, на которых проступают, словно призраки, лица бывших обитателей этого скорбного места.
Пещерой разбойников из сказки «Тысяча и одна ночь» выглядит склад награбленных у евреев сокровищ, владельцев которых уже невозможно найти.
Увидела я и фрагмент каменоломни - одного из тех немногих мест, где разрешено было трудиться обитателям гетто. Тут же находятся и документы этих рабочих с особой печатью, дававшей разрешение на выход с территории гетто. Именно обладатели этих печатей спаслись от первой волны депортации в Освенцим.
Сохранилось помещение приемной и кабинет управляющего, где представлены образцы продукции фабрики.
Во дворе стоят тележки для транспортировки, далее раньше располагались цеха и бараки, где жили рабочие. Воссозданы интерьеры жилых комнат того времени. В гетто создавались отряды сопротивления, запрещенные предметы и бумаги прятали среди обычного скарба. Люди пытались наладить нормальную жизнь, несмотря на постоянную опасность: работала цирюльня, в районе открыли магазин и даже свадебный салон. Все это очень детально представлено в экспозиции.
18 января оккупации был положен конец, люди начали выходить из подвалов и убежищ, где они прятались все это время. Зайдя в тесные темные помещения, я смогла на себе ощутить гнетущий мрак этих убогих нор, впитавших страх и слезы их обитателей.
На выходе из музея размещены фотографии 1200 евреев, спасенных благодаря списку Шиндлера.
Праведник мира Оскар Шиндлер похоронен в Иерусалиме на христианском кладбище у стен Старого города на горе Сион.
Краковское гетто стоит в ряду тех мест, куда могут прийти потомки почтить память своих погибших в Холокосте предков и отдать должное их подвигу.
В Кракове мы немного погуляли по Казимежу — району, который раньше являлся отдельным городом на юге королевской столицы, эдакий город-бастион, окруженный городской стеной, имевшей четыре башни. На центральной площади Казимежа располагалась городская ратуша, которую видно на заглавной фотографии. Сейчас здесь находится этнографический музей.
В 1495 году был издан указ, запрещавший евреям проживать и владеть недвижимой собственностью в королевских городах. В свою очередь, в некоторых еврейских кварталах польских и литовских городов действовало аналогичное правило, запрещавшее христианам посещать места еврейского проживания.
Евреи, жившие в западной части Кракова, были вынуждены покинуть Краков и стали заселять северо-восточную часть Казимежа. Фактически, целью привилея было исключение торговой конкуренции между коренными жителями и евреями. Еврейский квартал был отделён от христианской части города каменной стеной, просуществовавшей до 1800 года.
Со временем еврейский квартал Казимежа стал важным центром еврейской жизни в Польше. В нём было построено многочисленные синагоги (семь из которых сохранились до нашего времени), несколько еврейских школ и кладбищ.
На старом еврейском кладбище мне не довелось побывать, только сфотографировал через окошко в заборе. Уже было закрыто.
Колбаса в банке в магазине по продаже продуктов, сделанных монахами. Хотя возможно они просто используются как торговый бренд:).
Костёл Тела Господня. Основателем костела был сам король Казимир Великий.
Во время Северной войны Казимеж был значительно разрушен шведскими войсками, а затем присоединён к Кракову и стал одним из его районов.
Дом Ландау или Дом Йорданов. Во внутреннем дворике сохранились оригинальные деревянные веранды XIX века.
«Краковия» — польский футбольный клуб из города Краков. Рассказывают, что раньше в городе были часты столкновения фанатов, но потом правительство стало развозить их на автобусах после матчей и стало потише.
Улица Шерока — центр старинного еврейского квартала.
Вывески еврейских магазинов, внутри бары, хотя выглядит очень аутентично. В общем, на текущий момент, район Казимеж — это своего рода декорация, ведь евреев тут живет всего около 200 человек.
Но, несмотря на это, в Казимеже, который в течение многих столетий был центром еврейской культуры Южной Польши, каждый год проводится фестиваль еврейской культуры.
Замечательное граффити.
В этом месте Казимежа снимали одну из сцен фильма «Список Шиндлера» по роману «Ковчег Шиндлера» Томаса Кенилли, написанному под впечатлениями от жизни Леопольда Пфефферберга, который пережил Холокост. «Список Шиндлера» — самый дорогой (на 2009 год) черно-белый фильм. Его бюджет — $25 миллионов. И самый коммерчески выгодный проект. Мировые сборы составили $321 миллион.
Спилберг отказался от гонорара за фильм. По его словам, это были бы «кровавые деньги». Вместо этого, на деньги, заработанные фильмом, он основал «Фонд Шоа» («Шоа» на иврите означает «Катастрофа»). Деятельность фонда Шоа состоит в сохранении письменных свидетельств, документов, интервью с жертвами геноцида, в том числе Холокоста.
Памятник Яну Карскому, участнику польского движения Сопротивления.
На пресс-конференции в Вашингтоне в 1982 году Карский сказал: «Бог выбрал меня, чтобы Запад узнал о трагедии в Польше. Тогда мне казалось, что эта информация поможет спасти миллионы людей. Это не помогло, я ошибался. В 1942 году, в Варшавском гетто и в Избице Любельской я стал польским евреем… Семья моей жены (все они погибли в гетто и в лагерях смерти), все замученные евреи Польши стали моей семьей. При этом я остаюсь католиком. Я католический еврей. Моя вера говорит мне: второй первородный грех, которое человечество совершило в отношении евреев в годы Второй мировой войны в Европе, будет преследовать его до конца времен…»
На улице находится кафе вот с такими замечательными столиками.
А на стенах зайцы.
Вот на таких машинках возят туристов по улицам Кракова.
Во время Второй мировой войны евреи были согнаны в Краковское гетто, которое располагалось на противоположном берегу Вислы. Вокруг гетто, руками самих же евреев, возвели высокую стену. На площади Згоды (сейчас это площадь Героев Гетто) собирали людей перед отправкой в трудовые или концлагеря. Стулья символизируют мебель, выброшенную из домов бывших владельцев. Большинство краковских евреев были убиты во время ликвидации гетто или в концентрационных лагерях.
Кто-то возможно скажет, что на этих стульях нельзя сидеть, ведь это памятники. Но, мне кажется, в этом нет ничего зазорного, ведь жизнь продолжается и нужно жить, и быть счастливым, и лишь помнить о том, что происходило, и делать всё, чтобы война не повторилась.
В этом районе находится старинная аптека "Под орлом", принадлежащая семье Панкевичей. Когда создавалось гетто, немецкие власти предложили Тадеушу Панкевичу перевести аптеку в «арийские районы». Он категорически отказался, мотивируя это тем, что потерпит от переезда большие убытки. Здание его аптеки оказалось на самом краю гетто, фасадом оно выходило на «арийскую сторону», на старый Малый рынок, а задней частью - в гетто.
Всё время существования гетто, с 1939 по март 1943, Тадеуш Панкевич помогал евреям выжить. Через его аптеку передавали в гетто продукты и лекарства. Через неё выводили детей во время облав, а тех, кто сбегал, чтобы спрятаться на «арийской стороне», он снабжал перекисью водорода, при помощи которой они осветляли волосы, чтобы меньше отличаться от поляков. Некоторых узников гетто он прятал в помещении аптеки. Если бы немцы разоблачили его, узнав, что он помогает евреям, приговор был бы один: смерть.
Все, что происходило на площади, было хорошо видно из окон аптеки. Панкевич, собственно, жил в аптеке, в одной из ее задних комнат. После войны Тадэуш Панкевич написал книгу «Аптека в Краковском гетто». За спасение жизней Тадеуш Панкевич в 1968 году получил титул "праведника мира".
История этого квартала — это кровь и боль. Недалеко от площади располагается фабрика Оскара Шиндлера, на которой мы также побывали.
Продолжение следует...
Польша.
Польша.
Польша. .
Польша. Краков.
Польша.
Краковское гетто было в районе Подгуже. Цель создания - отделение годных к работе от тех, кто впоследствии подлежал уничтожению. 15 тыс. евреев из были помещены туда, где раньше проживало 3 тыс. человек. Район занимал 30 улиц, 320 жилых строений и 3 167 комнат. В одной квартире жило по четыре семьи, а менее удачливые жили прямо на улице..
На площади Згоды (сейчас это площадь Героев Гетто) собирали людей перед отправкой в трудовые или концлагеря. Стулья символизируют мебель, выброшенную из домов бывших владельцев. На площади также есть музей – бывшая аптека «Под орлом» (Apteka «Pod Orłem»), которой во время войны владел поляк Тадеуш Панкевич. Он добился у нацистов разрешения «вести бизнес» в закрытом гетто, где бесплатно распространял лекарства и укрывал евреев. За спасение жизней Тадеуш Панкевич в 1968 году получил титул "праведника мира".
Карта и главные ворота Гетто.
На домах есть памятные таблички на польском, иврите и английском, из которых можно узнать, что было в этом здании в период Гетто.
"Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте,
слушайте:
гудит со всех сторон..."
Фабрика по выпуску эмалированной посуды "Эмалия" немецкого предпринимателя Оскара Шиндлера находилась на ул. Липова 4, и была за пределами Гетто. В здании фабрики сейчас музей, в котором отображена жизнь еврейского населения города в период оккупации 1939-1945. Очень сильно сделан и продуман до мелочей этот музей, вряд ли кто сможет остаться равнодушным выйдя оттуда.
На входе нас встречает еще довоенное фотоателье
ведь на календаре пока 6 августа 1939 и в Кракове ежегодный парад,
а можно и в кино сходить.
или заглянуть к людям в прихожую.
или посидеть за партой в йешиве.
А в сентябре немцы начали оккупацию Польши.
И 1 сентября 1940 в честь годовщины переименовали главную площадь Кракова.
Подъезд обычного жилого дома. Где-то за дверью слышны голоса - жильцы обсуждают тревожные перемены в городе...
Оружие завоевателей - огнестрельное (на стенде) и психологическое (в виде плитки на полу)
а здесь документы и фотографии того периода.
Если проехаться в трамвае,
то, глядя в окно, можно увидеть хронику тех лет.
Немцы создают в Кракове Гетто. Всё происходившее там очень точно показано в фильме "Список Шиндлера"
20 марта 1941 по немецкому распоряжению создан еврейский совет района "Юденрат".
Гетто было окружено напоминающими могильные плиты стенами, построенными руками самих же евреев и отделявшими его от других районов города. В тех местах, где не было стены, находились проволочные ограждения. Все окна и двери, выходившие на "арийскую" сторону по приказу были замурованы кирпичами. Пройти в гетто можно было только через 4 охраняемых ворот.
В районе постоянно устраивались проверки и облавы.
Пропуска и документы жителей района.
Склад награбленного у евреев, которое уже некому возвращать...
Каменоломни - одно из немногих мест, где было разрешено работать евреям из гетто. В их документах ставилась особая печать, разрешавшая им выход из гетто на работы. В последствии имевшие такую печать не попали в первую волну угнанных в Освенцим...
В этом месте среди фотографий, размещенных на стеклянных панелях, как будто погружаешься в ту атмосферу.
Дальше приемная и
кабинет управляющего фабрикой
в середине стоит куб из образцов продукции,
внутри которого имена 1 100 узников, кого Оскар Шиндлер под видом своих рабочих вывез из Кракова в построенный за его деньги лагерь в Бринлитце, чем спас их от уничтожения в Освенциме .
Рабочие тележки. Дальше во дворе были еще цеха и бараки, где жили работники фабрики. Условия жизни были лучше, чем в Гетто, но все равно стены и помещения пропитаны страхом людей, что все это может завтра закончиться и могут отправить в лагерь смерти...
В Гетто потихоньку шла жизнь. Создавались отряды самообороны.
20 апреля 1943. В Кракове проводились акции.
В комнате за столом принимались решения, по углам прятали запрещенные предметы,
или сидя на кухне обсуждали положение дел.
В районе были открыты магазины и салоны,
работала цирюльня.
Наступление Красной армии под командованием маршала Конева на этом участке фронта
18 января 1945 положило конец немецкой оккупации города
Совместные действия Красной армии и армии Крайовой позволили уберечь от уничтожения большинство памятников и исторических объектов в Кракове.
Из подвалов и убежищ, где они провели годы, люди стали выходить на улицу
чтобы наводить порядок
и участвовать в восстановлении города.
Письма не дошедшие до адресатов.
Отступая немцы оставляли на собой пепелища, в том числе и сгоревшие книги.
На выходе из музея фотографии 1200 евреев, спасенных благодаря списку Шиндлера.
Праведник мира Оскар Шиндлер похоронен в Иерусалиме на христианском кладбище у стен Старого Города на горе Сион. Те кто выжил и их потомки приезжают на это кладбище, чтобы почтить его память.
Краковское гетто было организовано так же, как и в других крупных городах Польши после немецкой оккупации. Евреи Кракова (а их там жило перед войной около 80 тысяч) и пригородов были согнаны в один район города, вокруг которого возвели, руками самих же евреев, высокую стену.
Строительство стены гетто.
Поляков из этого района переселили в бывшие еврейские квартиры. Дальше обычный ход событий: периодические акции в гетто, когда «нетрудоспособных» отправляли в лагеря смерти, принудительный труд, голод, болезни, расстрелы.
В этом районе оказалась старинная аптека "Под орлом", принадлежащая семье Панкевичей.
Когда создавалось гетто, немецкие власти предложили Тадеушу Панкевичу перевести аптеку в «арийские районы». Он категорически отказался, мотивируя это тем, что потерпит от переезда большие убытки.
Здание его аптеки оказалось на самом краю гетто, фасадом оно выходило на «арийскую сторону», на старый Малый рынок (который сейчас переименован в площадь Героев Гетто), а задней частью – в гетто.
Двухэтажное здание аптеки напротив, вид с площади.
Всё время существования гетто, с 1939 по март 1943, Тадеуш Панкевич помогал евреям выжить. Через его аптеку передавали в гетто продукты и лекарства. Через нее выводили детей во время облав. Он информировал людей о положении на фронтах (евреям было запрещено иметь приемники, под страхом смерти). Тех, кто сбегал, чтобы спрятаться на «арийской стороне», он снабжал перекисью водорода, при помощи которой они осветляли волосы, чтобы меньше отличаться от поляков.
Тадеуш Панкевич в 1968 году получил титул Праведника Мира.
Группа молодых ребят гетто объединилась в Еврейскую Боевую организацию (Żydowska Organizacja Bojowa), сумела добыть оружие и взрывчатку. Они выбирались из гетто, устраивали диверсии на железной дороге, убивали пьяных офицеров. Самая блестящая из их операций была проведена 22 декабря 1942 года – они бросили гранаты одновременно в три кафе, где сидели эсэсовцы. 11 офицеров были убиты. В то же время они повесили над одним из зданий Кракова польский флаг. Операция была так точно спланирована, что никто из ее участников не пострадал. Но группа была выдана предателем, и почти все они погибли.
Вот несколько имен руководителей организации (в скобках подпольные клички): Арон (“Dolek”) Либескинд, (1912-1942), Шимшон (Шимек) Дренгер (1917-1943), Ривка ((“Vuschka”) Спинер (1920 -?) и Густа ((“Justina”) Дэвидсон (1917-1943).
Приведу отрывок из книги «Роман» Романа Поланского, которому было тогда 9 лет.
«13 марта, в день, когда Краковское гетто должны были наконец ликвидировать, отец разбудил меня ещё до зари. Он отвёл меня на площадь позади эсэсовского охранного пункта, в то место, которое не просматривалось, и хладнокровно разрезал проволоку кусачками. Быстро обнял меня, и я скользнул под проволоку. Однако, когда я добрался до Вилков (поляки, которые согласились принять мальчика – Т.Р.), дверь была заперта. Я побродил вокруг, не зная, что делать. Потом обрадовавшись, что появился повод вернуться к отцу, направился назад в гетто. Не доходя до моста, я увидел колонну пленных мужчин, которых немцы вели под дулами ружей. Среди них был и мой отец. Сначала он меня не заметил. Мне пришлось бежать, чтобы не отстать. Наконец он меня увидел. Я жестами показал ему, поворачивая воображаемый ключ, что произошло. При молчаливой помощи остальных пленных он отстал на 2-3 ряда, незаметно меняясь с ними местами, чтобы оказаться подальше от ближайшего солдата и поближе ко мне, и прошипел: «Проваливай». Я остановился и посмотрел, как удаляется колонна, потом отвернулся. Больше я не оглядывался».
Основная масса евреев была отправлена в лагерь Белжец на уничтожение, а 15 тысяч работоспособных перевезены в лагерь Плашув, которым командовал патологический садист Амон Гёт, а потом их всех отправили в Аушвиц.
Всё происходившее в Краковском гетто и в Плашуве очень точно показано в «Списке Шиндлера», лучшем, на мой взгляд, фильме о Холокосте.
К концу войны, когда капитуляция Германии стала делом ближайшего времени, нацисты стали срочно ликвидировать концентрационные лагеря. Оставшихся в живых узников гнали в направлении Германии форсированным маршем, без еды и воды, пристреливая упавших. В этих маршах, получивших название «марши смерти», в самые последние дни, часы и минуты перед окончанием войны погибло около 250 тысяч узников, из них 60 тысяч евреев.
После Победы выжившие польские евреи стали возвращаться домой. Это были те, кто пережил лагеря, кого всю войну прятали спасатели, или те, кто воевал в партизанских отрядах. В их домах давно жили поляки, и опасение, что придется вернуть евреям жилище и имущество, вызвало в Польше ряд погромов.
В нескольких случаях предлогом для погрома стал вытащенный на свет «кровавый навет» - всё то же обвинение евреев в ритуальном убийстве христианских детей. Так произошло в Кельце. Из 20 тысяч евреев, живших там до войны, треть города, обратно вернулись 200 человек.
4 июля 1946 года в 10 часов утра начался погром, в котором участвовало множество людей, в том числе в военной форме. К полудню возле здания еврейского комитета собралось около двух тысяч человек. Среди звучавших лозунгов были: «Смерть евреям!», «Смерть убийцам наших детей!», «Завершим работу Гитлера!». Палками и камнями были убиты 47 человек, многие ранены.
(В 2006 - 60-я годовщина погрома -польский президент Лех Качинский назвал погром в Кельце «огромным позором для поляков и трагедией евреев»).
Аналогичные погромы прошли в Люблине, Кракове, Жешуве, Тарнове и Сосновичах.
После этого многие польские евреи стали перебираться в Западную Европу. Там они и другие европейские евреи, у которых не осталось ни дома, ни семьи, оказались в американских лагерях для перемещенных лиц. В Палестину, которая находилась под Британским мандатом, пускали по очень ограниченной квоте, а тех, кто пробирался нелегально, англичане отлавливали и помещали в лагерь на Кипре. И западные правительства начали понимать, что эту проблему надо как-то решать.
Так постепенно утвердилась мысль, что единственный выход – разрешить, чтобы у евреев был свой дом, свое государство. Англичане отказались от мандата, и 15 мая 1948 года было провозглашено государство Израиль.
В Израиле евреи, пережившие Холокост, молчали о том, что с ними случилось. Отношение к ним было сложное, часто негативное. Оно складывалось из нескольких составляющих.
Мы вас презираем, потому что вы не сопротивлялись (это совершенно ошибочное мнение держалось долго), вы позволяли гнать себя на убой и переводить на мыло. Так и кричали пережившим Катастрофу – «сабон!» (мыло).
Если вы выжили, значит, вы сотрудничали с нацистами.
Вообще, то, что рассказывается о гетто и лагерях – неправда, потому что такого быть не может.
Действительно. Слова «голод», «страдания», «смерть», «ужас», «отчаяние», «безнадежность» - это слова из обычной жизни. Каждый знает, что это такое.
Но слов, чтобы описать невозможное, непредставимое, то, что творили с людьми во время Катастрофы – таких слов не существует. Потому и объяснить это невозможно.
Это отношение круто изменилась после того, как в 1960 году группой израильтян был пойман в Аргентине и привезен в Израиль Адольф Эйхман, отвечавший в Третьем Рейхе за реализацию «окончательного решения еврейского вопроса». Открытый суд над ним длился несколько месяцев. Во время выступления свидетелей и свидетели, и слушатели, случалось, теряли сознание.
С этого времени в израильских школах стали преподавать историю Катастрофы, историю трагедии и героизма еврейского народа.
Постепенно, в противовес «маршам смерти», родилась традиция «маршей жизни», которые приурочивают ко Дню Катастрофы и Героизма, приходящемуся на весну.
«Марш жизни» - это символический проход, длиной около трех километров, делегаций из разный стран между Аушвицем1 и Аушвицем-Биркенау. Все участники, взрослые группы и старшеклассники, одеты в сине-белое, цвета израильского флага.
В нашем марше участвовало около 12 тысяч человек – из Израиля, из разных городов США, из Южной Америки и даже из Австралии.
Выход из ворот Аушвица1.
Впереди нас маршировала делегация от израильской полиции.
Обычные дома у дороги по пути нашего следования. В них жили во время войны и сейчас живут люди. Интересно, что они думают, глядя на наши бело-голубые колонны?
Идем вдоль путей. Когда-то здесь шли эшелоны в Аушвиц-Биркенау. 
Колонну охраняют польские полицейские. 
Бжезинка, польская деревня. Немцы переименовали ее в Биркенау, и именно здесь построили лагерь Аушвиц 2.
В Аушвице-Биркенау, на сцене, построенной между двумя взорванными крематориями, прошла торжественная церемония.
Когда мы были в Кракове, то на площади Героев Гетто увидели, как несколько стариков, одетых в форму американских войск, что-то рассказывают группам школьников. Эти старики в свое время участвовали в освобождении лагерей: Бухенвальд, Дора-Миттельбау, Флоссенбюрг, Дахау и Маутхаузен.
Вот этот замечательный старик, встреченный нами во время посещении Аушвица 1, освобождал Бухенвальд. 
На церемонии один из них зажег факел памяти.
В конце церемонии хазан пропел заупокойную молитву по погибшим. А потом все 12 тысяч участников марша спели израильский гимн «Атиква».
Трудно найти человека, который бы сильнее, чем я, ненавидел любые митинги, официальные церемонии, массовое выражение эмоций и хоровое пение гимнов.
Но участвуя в этом «марше жизни», на этой церемонии, поверьте, я была счастлива петь «Атикву» вместе со всеми.
Предупреждаю всех чувствительных людей, что главу о гетто я иллюстрировала фотографиями гетто. Ничего нового для себя вы не узнаете, но слабонервных я предупредила.
А вообще - читать обязательно. Это просто и страшно. ЕЦ
На съемках фильма "Пианист"
[...] Часто спрашивают, почему евреи допустили, чтобы их истребляли во время второй мировой войны. Почему сразу не догадались о своей участи?
Главная причина, почему их страхи возникали с опозданием, заключалась в том, что массовое истребление началось не сразу. Мне-то лично казалось, что если бы кто-нибудь толком объяснил немцам, что мы не сделали ничего плохого, они поняли бы, что все происходящее - громадная ошибка.
То, что случилось с моей семьей, прекрасно иллюстрирует механизм «окончательного решения».
После нашего возвращения в Краков я начал ходить в школу, но мне она не нравилась. Ходить в школу значило сидеть рядком и заполнять тетрадку словами «Ala ma kota» («у Алы есть кот»). Дальше этого я, по-моему, не продвинулся, потому что всего несколько недель спустя детям евреев вдруг запретили посещать занятия. Я не расстроился, потому что скука была бы невыносимой, если бы не эпидиаскоп, с помощью которого в зале на экран проецировались картинки. Ни слова, ни даже сами картинки меня не интересовали - меня волновал лишь способ, которым они показывались. Мне хотелось знать, как это устройство работает, и я вечно разглядывал линзы и зеркала или мешал всем смотреть, потому что загораживал луч проектора.
Я обнаружил, что могу рисовать, и не по-детски, а даже с каким-то подобием перспективы. На моих портретах можно было узнать членов семьи. Помню, я очень похоже нарисовал немецкого солдата в тевтонском шлеме. Почему-то у меня никак не получалась звезда Давида. Два треугольника, из которых состояла звезда, очень хитроумно переплетались. Но времени изучить ее у меня было предостаточно. С 1 декабря 1939 года моя семья должна была носить на рукавах странную повязку с изображенной на ней звездой Давида. Мне объяснили; это означает, что мы евреи.
Мы снова переехали, но уже не по собственной воле. Далеко ехать не пришлось. Нашим переселением, проходившим без угроз и паники, занимались краковские муниципальные власти, а не немцы. Хотя нам разрешили взять только то, что мы сможем унести с собой, на новом месте нам показалось ничуть не хуже, чем на старом, только теснее. Нас поселили в квартиру на первом этаже на площади Подгуже. Она была больше, чем квартира моей бабушки, зато жили в ней несколько семей. Бабушки с нами больше не было. Ее поселили в маленькой комнатенке на противоположном конце нового еврейского квартала в Кракове.
Родители, сестра и я жили теперь в двух комнатах пещероподобной квартиры со множеством окон, выходивших на красную кирпичную церковь. Поблизости было несколько магазинов, а продукты все еще можно было купить. Мы могли свободно входить и выходить, я мог играть не только с еврейскими, но и с польскими детьми. Рождественской елки отец нам в тот год не купил по той лишь причине, что не хотел обращать на себя внимание. Вскоре Аннетт подозвала меня к окну и показала на улицу. Какие-то люди что-то делали на противоположной стороне. То, что они строили, походило на баррикаду.
- Что они делают? - спросил я.
- Строят стену.
Вдруг до меня дошло: нас обносили стеной. У меня упало сердце. Я безудержно зарыдал. Это было первым признаком того, что немцы не шутили. Рабочие заделали кирпичами парадный вход и окна с одной стороны дома, так что площади и церкви нам больше видно не было. Заделанная кирпичами часть дома стала продолжением стены, и со стороны Ренкавки пришлось проделать новый вход, через который можно было пройти в длинный темный коридор. Некогда тихая улочка, ведшая к покрытой зеленью площади, превратилась в тупик, огороженный красным кирпичом с аккуратными бетонными зубцами.
Ворота в краковское гетто
Главная улица разделила наше новое поселение на две половины. По каждую сторону этой оживленной магистрали был забор из колючей проволоки. Обитатели гетто могли смотреть на проезжавшие мимо машины, а те, кто пользовался дорогой, могли смотреть на нас, но сама дорога была нам недоступна. Для передвижения из одной части гетто в другую построили маленький пешеходный мост.
Несмотря на заточение, неверно было бы думать, что на этом предварительном этапе нашу жизнь заполнял страх. Иногда в те первые месяцы я хорошо проводил время, катаясь на санках, обмениваясь марками, играя с другими ребятами.
На улице Ренкавке я впервые узнал о сексе. Вместе с друзьями я бродил по улицам, подбирая всякую всячину. В том числе мы раздобыли несколько резиновых трубочек, напоминавших спущенные воздушные шарики. Они попадались нам в подъездах и канавах. Один мальчик сказал, что это презервативы. Взрослые пользуются ими, когда не хотят, чтобы у них были дети. Он объяснил, что для того чтобы родился ребенок, мужчина должен проникнуть в женщину при помощи пениса. В растерянности я обдумывал это революционное открытие. Действительно ли только так рождались дети или нужно было сочетание условий? Мне всегда говорили, что детей приносит аист.
Друзья с презрением посмотрели на меня. Я возразил, что в нашей квартире на Ренкавке живет женщина, у которой нет мужа, и живет она одна, но ребенок у нее тем не менее есть. Не означает ли это, что без аиста здесь не обошлось? Уверенность остальных была поколеблена.
Через несколько дней я вернулся к этой теме с теми же ребятами. Меня осенило. Оказывается, нужно не просто неподвижно держать детородный орган внутри женщины, а двигать его туда-сюда. Мне дали понять, что я дурак. Ну, конечно же, нужно двигать, сказали мне.
[...] Эти довольно мирные недели были отмечены некоторым угрожающим затягиванием гаек. Конфисковали любимую пишущую машинку отца. Вскоре после того, как завершилось строительство стены, всем еврейским семьям было приказано сдать весь имевшийся у них мех. Все часами стояли в очереди. Мать сдала свою лису, бабушка - меховой воротник.
Как-то ночью мы услышали на лестнице крики. Мы сразу же погасили весь свет, а отец прокрался поглядеть, что происходит. Он вернулся на цыпочках и. сказал, что в здании немцы. Он видел, как женщину волокли за волосы вниз по лестнице. Мы сидели и ждали. От нечего делать я облизнул палец и нарисовал на стене свастику. Отец со злостью стер ее.
[...] Первым другом в моей жизни стал Павел. Его фамилию я так никогда и не узнал. Он был нашим соседом. Ему было лет двенадцать, жил он без матери с приемным отцом, который его не любил, бил и целыми днями заставлял присматривать за маленькой сестрой.
[...] Он обладал необыкновенной способностью впитывать и накапливать всевозможную информацию. Отношения с ним во многом просветили меня. Меня всегда интересовали практические вопросы, а Павел мог ответить на любой из них. Не так, как взрослые, - лишь бы отделаться, а по-настоящему, по-научному рассказать о природе электричества, о том, как машины ездят на бензине, о том, что удерживает в воздухе самолеты. Он смастерил прекрасный электрический звонок из двух катушек лакированной медной проволоки и тремблера. Мы вместе принялись конструировать простенький моторчик на батарейках. Я рисовал множество самолетов самого эксцентрического дизайна, а он терпеливо объяснял мне, почему они никогда не полетят, и учил элементарным принципам аэродинамики, которые он Бог знает откуда узнал. Даже сегодня, когда я вижу самолет необычной конструкции вроде AWACS или «Шаттла», мне хочется сказать Павлу: «Вот видишь, дружище, самолеты чудной формы все же летают... »
Я впервые почувствовал, что нас ожидает, когда был у бабушки и рвался к Павлу. Сначала я даже не понял, что происходит. Я просто увидел, как люди разбегаются во все стороны. Потом до меня дошло, почему улица так быстро опустела. Немецкие солдаты гнали по ней женщин. Вместо того чтобы убежать, как все, я стоял и смотрел.
Какая-то старушонка в хвосте никак не поспевала. Немецкий офицер подталкивал ее в колонну, но она грохнулась на колени, заплакала, застонала, принялась умолять его на идиш. В руке офицера показался пистолет. Раздался громкий выстрел, и по спине женщины полилась кровь. Я бросился в ближайшее здание и забился под лестницу.
У меня появилась странная привычка крепко сжимать кулаки. А еще как-то утром я проснулся и обнаружил, что намочил кровать. Эту катастрофу я никак не мог скрыть. Меня сильно отругали, но на следующую ночь все повторилось. Это стало происходить чуть не ежедневно. Я засыпал, мне снилось, что я мочусь в постель, просыпался и обнаруживал, что мой кошмар оказался реальностью.
Делать какие-либо запасы было запрещено. Нас заранее предупредили, что гетто будут обыскивать в поисках незаконных запасов продовольствия. Будто назло, мама как раз напекла булочек, и из-за этого разгорелся спор. Она хотела раскрошить их и спустить в туалет, но отец настоял, чтобы она сложила их в шляпную коробку и спрятала на шкафу.
Вошел высокий немецкий офицер в сопровождении солдата и гражданского представителя Judenrat. Он заговорил с матерью по-немецки, потом отправился осматривать кухню. Мы с отцом сидели, не осмеливаясь пошевелиться. Офицер вернулся в сопровождении матери. Мы решили, что обыск закончен, но он помедлил, кружа по комнате, как хищная птица, подобрал моего медвежонка, покачал за лапу, осмотрел все вокруг. Вдруг концом офицерской тросточки он сбросил со шкафа шляпную коробку. Он поднял ее, открыл и вывалил булочки на пол.
Он засмеялся. Потом начал рычать и ругаться по-немецки. В конце концов, все еще размахивая моим медвежонком, он вышел из комнаты. Этим все кончилось, но я никогда не видел маму такой обозленной. «Я же говорила, что нужно было от них избавиться, - шипела она на отца. - Они у меня будто поперек горла встали».
[...] В некоторых местах гетто было окружено не стеной, а колючей проволокой. С одного места возле дороги можно было смотреть еженедельные фильмы, которые немцы крутили на Подгуже для жителей Кракова. Это были документальные и пропагандистские фильмы, показывавшие, как войска вермахта маршируют по Елисейским полям. Время от времени на экране появлялись слова «Евреи = вши = тиф». Для сторонних наблюдателей мы, должно быть, представляли любопытное зрелище: горстка ребятишек за колючей проволокой, вытягивающих шеи, чтобы посмотреть эти зловещие фильмы. Я даже пожертвовал большей частью своих марок, чтобы заплатить мальчику - обладателю игрушечного кинопроектора, чтобы он показывал мне ранние немые фильмы на грязном полотенце.
В той части гетто, которая была отгорожена не стеной, а колючей проволокой, была горка. Там я катался на санках в первую военную зиму и там же без ведома родителей начал выбираться из гетто. Возникало ощущение, будто проходишь сквозь зеркало и оказываешься в совершенно другом мире, где звенят трамваи и люди ведут обычную жизнь. Там все казалось более солнечным, ясным. Даже стена выглядела с той стороны иначе.
Свою первую вылазку я совершал в компании. Со мной были еще два мальчика, один - мой ровесник, а другой намного младше. Мы спросили малыша, что он ответит, если его спросят, где он живет.
- Я скажу, на улице Ренкавка, в доме номер 10.
Мы отправили его домой, а сами двинулись к намеченной цели - магазину, торговавшему марками. Я его хорошо знал, так как еще до того, как построили стену, потратил там некоторое количество карманных денег. Женщина за прилавком с любопытством посмотрела на нас: «Вы ведь из гетто, мальчики? Не слишком рискуете?» Хоть я и сделал вид, что не знаю, о чем это она, больше я туда не совался. Выбираться из гетто было очень увлекательно, но, как показал случай в магазине, небезопасно. И только пробравшись сквозь колючую проволоку и снова оказавшись в гетто, я почувствовал себя в полной безопасности.
Отец сделал кое-какие приготовления на тот случай, если его и мать заберут и меня надо будет спасать. В городе у него было множество друзей и знакомых, и с их помощью он нашел супружескую пару - муж и жена Вилк согласились помочь мне. Они не собирались брать меня к себе жить, но согласились найти семью, которая приютит меня. Мне повезло - я не был похож на еврея. В частности, поэтому они и согласились присмотреть за мной. Другой причиной были деньги. Отец давно позаботился об этом, когда жители гетто еще могли передвигаться без присмотра. Ему это стоило всех семейных драгоценностей и сбережений.
[...] В первый раз я отправился к Вилкам с матерью. В то время она работала на немцев за пределами гетто - уборщицей в замке Вавель, где располагалась штаб-квартира генерал-губернатора Польши, и у нее был пропуск, позволявший ей свободно передвигаться.
После первого визита я скоро снова вернулся к ним. Гетто полнилось слухами. Поговаривали, что немцы собираются провести крупную депортацию. Вилки нашли семейство, которое согласилось принять меня за 200 злотых в месяц. Жили они на окраине, почти за городом. Фамилии их я так и не узнал. Муж был бондарем и целыми днями сколачивал во дворе бочки. Проведенные под этой крышей ночи напоминали кошмары не только потому, что я оказался среди чужих, но и потому, что я страшно боялся намочить постель во сне. Стремясь предотвратить это, я почти не спал. Однако это продолжалось недолго. Всего через несколько дней Вилк пришел за мной. Жена бондаря сказала, что дольше мне оставаться нельзя: соседи что-то заподозрили. Я с радостью вернулся в знакомое и - в моем представлении - безопасное гетто, но 200 злотых нам так и не вернули. Равно как и два чемоданчика с моими вещами.
Когда я вернулся, нас переселили в другой дом на противоположной стороне магистрали поблизости от того места, где жила бабушка. Немцы перегруппировали тех, кто еще уцелел, сконцентрировав всех на маленькой территории, которая вскоре превратилась в тесные трущобы. Ренкавка оказалась теперь за пределами гетто. Немцы не стали строить новую стену. Новое гетто огородили колючей проволокой. Павел исчез вместе с первой партией депортированных. Тогда я впервые понял, что такое разбитое сердце.
Теперь мы жили в огромной старомодной квартире с высокими потолками, в одной комнате с молодой семьей и их маленьким сыном Стефаном. Отец был архитектором, и наши семьи быстро подружились. С нами жил еще и вонючий старик с такой же вонючей собакой по кличке Фифка. Сестра спала в соседней комнате, отделенной от остальных обитателей шкафом. Стефану было года четыре-пять. У него были кудрявые светлые волосы и серьезное личико. Мы почти все время играли вместе, и он стал для меня тем, чем я был для Павла, - жадным слушателем всевозможных сведений.
Вскоре отец узнал, что готовится новый рейд. Воспользовавшись своим пропуском, мать отвела меня к Вилкам. Когда пришло время вести меня обратно, вместо матери за мной зашел отец, возвращавшийся с фабрики, где работал слесарем. Он подкупил охранника, чтобы пораньше уйти с работы, и возвращался в гетто без повязки на рукаве. Когда на улице пани Вилк передала меня ему, он с неожиданной силой обнял меня и расцеловал. По пути в гетто, проходя через мост Подгуже, он безудержно зарыдал. Потом выдавил из себя: «Маму забрали».
Я сказал: «Не плачь, люди смотрят». Я боялся, как бы его слезы не выдали, что мы евреи и разгуливаем без охраны в неположенном месте. Он взял себя в руки.
Исчезновение матери произвело на меня более тяжелое впечатление, чем исчезновение Павла, но я ни секунды не сомневался, что она вернется. Мы только волновались, как с ней обращаются, достаточно ли ей еды и мыла, когда мы получим от нее письмо? Мы тогда еще не знали про газовые камеры.
Меня снова отправили к Вилкам, но я сбежал. Черт с ним, с рейдом, я хотел быть с отцом.
Я подошел ко входу в гетто и попросил, чтобы меня впустили. Польский полицейский отмахнулся от меня, но пропустил, после того как я сказал ему, что живу там.
День стоял жаркий, солнечный. Все словно вымерло. В этой тишине было что-то зловещее. Я понял, что произошло нечто ужасное. По вонючему коридору я пробежал в нашу комнату. Там никого не было.
Я лихорадочно обегал все места, где по моим представлениям мог быть отец. В комнате бабушки никого не было. Там царил беспорядок. Никого не было и в писчебумажном магазине на углу, дверь стояла нараспашку. Внутри все было в порядке, будто владелец, друг моего отца, только что вышел подышать свежим воздухом. Я не обратил внимания на краски, цветные карандаши и бенгальские огни - там их были целые коробки, бери, сколько хочешь. Я проверил кассу - узнать, есть ли там деньги. Если да, то был шанс, что хозяин вернется. Она была пуста.
Я запаниковал. Все, кого я знал, исчезли. Мне необходимо было найти хоть каких-нибудь людей, пусть даже чужих. Тишина делалась невыносимой.
Первые взрослые, которых я обнаружил, стояли на улице под охраной поляков. В некоторых домах еще продолжались обыски. Я слышал, как топают сапоги, как выкрикиваются по-немецки приказы. «Что мне делать?» - спросил я у ближайшего взрослого.
Один из них спросил, где я живу.
Вон там. А что происходит?
Кто-то сказал: «Если ты не идиот, проваливай».
Но я не двинулся с места. «Если я останусь, - подумал я, - то смогу как-то соединиться с отцом».
На улице показался эсэсовец. Толстенький, в очках, похожий на директора школы с пачкой бумаг. Он велел отвести нас на площадь Згоды перед главными воротами. Здесь стояли депортанты. Их держали там уже два дня. Это была самая крупная облава.
Проталкиваясь сквозь толпу, я натолкнулся на Стефана. Хотя он ничего не знал про отца, я обрадовался, что встретил его. Мы продолжали поиски вместе, расспрашивая незнакомых людей, протискиваясь сквозь толпу. Масштабы депортации привели меня в ужас. Я понял, что зря вернулся. Надо было драпать.
"Окончательное решение еврейского вопроса"
Подъехал эсэсовец на мотоцикле. В окружении подобострастных подчиненных начал отдавать приказы. Я объяснил свой план Стефану, который немного говорил по-немецки: он должен был подойти к немецкому офицеру и попросить разрешения нам двоим сходить домой за едой. Если офицер разрешит, мы попробуем пролезть через проволоку. Но в критический момент нервы у Стефана сдали. Рядом с нами стоял молодой поляк, охранявший обитателей гетто, один из многих, кого поставили надзирать за толпой депортированных. Я подошел к нему и попробовал рассказать нашу историю. Он, должно быть, все понял, но сделал вид, что поверил, и кивнул. Мы пустились бежать. «Идите медленно, - прорычал он, - не бегите». Мы пошли шагом.
Дорогу я знал: через двор, переулками, по одной улице, по другой. Наконец мы добрались до колючей проволоки, отделявшей гетто от остального Кракова. Вот знакомое отверстие в проволоке, и никакой охраны поблизости не видно.
«Иди», - сказал я Стефану. Я-то привык проползать сквозь дыру, а он испугался. «Иди!» - подгонял я его, но в конце концов пополз первым и подождал его, проклиная за то, что он так долго возится. Он пробрался сквозь маленькую дырку, и вот мы уже были по другую сторону. Все было похоже на сон. Медленно, как на прогулке, мы пошли прочь от колючей проволоки. Мы не оборачивались и не разговаривали, пока не услышали гул и звон трамваев. Тогда мы в первый раз взглянули друг на друга. Получилось.
При нашем появлении пани Вилк сказала только: «Что такое? Уже два еврея?» Но Стефан был таким очаровательным ребенком, что скоро она перестала сердиться.
Как только облава кончилась, я вернулся в гетто. Я снова был с отцом, который перебрался в бывшую комнату моей бабушки. Ее забрали. И мою сестру Аннетт тоже. Теперь отец жил в бабушкиной комнате вместе со мной и Стефаном.
Это были последние недели краковского гетто. Мы, дети, теперь работали в заведении, представлявшем собой и фабрику, и приют. Раз в день нас кормили, час или два с нами проводились занятия. Все остальное время мы делали бумажные пакеты - складывали и склеивали листы коричневой бумаги. У Стефана пакеты получались плохо, но он не плакал.
13 марта 1943 года, в день, когда краковское гетто должны были, наконец, ликвидировать, отец разбудил меня еще до зари. Он отвел меня на площадь Згоды, прямо позади эсэсовского охранного пункта, в то место, которое не просматривалось, и хладнокровно разрезал проволоку кусачками. Быстро обнял меня, и я в последний раз скользнул под проволоку. Стефану пришлось остаться вместе с остальными ребятами - его некому было взять к себе. Однако когда я добрался до Вилков, дверь была заперта. Я побродил вокруг, не зная, что делать. Потом, обрадовавшись, что появился повод вернуться к отцу, направился назад в гетто. Не доходя до моста, я увидел колонну пленных мужчин, которых немцы вели под дулами ружей. Среди них был и мой отец.
Сначала он меня не заметил. Мне пришлось бежать, чтобы не отстать. Наконец он меня увидел. Я жестами показал ему, поворачивая воображаемый ключ, что произошло. При молчаливой помощи остальных пленных он отстал на два-три ряда, незаметно меняясь с ними местами, чтобы оказаться подальше от ближайшего солдата и поближе ко мне, и прошипел: «Проваливай!» Я остановился и посмотрел, как удаляется колонна, потом отвернулся. Больше я не оглядывался.
